Феномен или парадокс Рейгана
В восприятии моих соотечественников-современников президент Рейган остался как колоритный, но все-таки малопонятный политический лидер. Трансформацию от „врага СССР и поджигателя войны" до приятного собеседника, прогуливавшегося рука об руку с Горбачевым по Красной площади и заключившего с СССР ряд важных соглашений по ограничению ядерных вооружений, непросто было понять рядовым гражданам моей страны. Да и на Западе далеко не все были готовы это понять.
В этой связи хотелось бы сказать несколько слово так называемом феномене или парадоксе Рейгана.
С приходом к власти Рейгана как нового президента США, в Москве, несмотря на всю его репутацию, не было вопроса о том, какая политика — разрядка или конфронтация — является для нас наиболее предпочтительной. Советское руководство, конечно, предпочитало разрядку 70-х годов. Да и в общественном мнении Советского Союза не было каких-либо споров на этот счет.
Таким образом, для Политбюро в первой половине 80-х годов вопрос был не в том, что выбирать, а в том, какой курс изберет новая администрация, и соответственно отвечать на него. В течение первых четырех лет администрации Москва при сменявших друг друга руководителях продолжала попытки возродить разрядку в наших отношениях и добиться ограничения вооружений, одновременно критикуя США за отказ следовать по пути разрядки напряженности, контроля над вооружениями и переговоров. Администрация же Рейгана открыто встала на путь конфронтации и достижения военного превосходства, вместо детанта и взаимного ограничения вооружений. Действия Советского Союза в этот период в гораздо большей степени, чем это признается на Западе, сводились к реакции на действия Рейгана.
Должен признаться, что склад ума президента Рейгана, его психологический настрой в отношении Советского Союза и его руководителей интересовали меня с самого начала. Понять это оказалось не так просто, тем более что очень скоро его образ как антисоветски настроенного президента стал полностью доминировать в нашем сознании. Что привлекало тогда мое внимание и несколько озадачивало, так это несовместимость провозглашенного им антисоветского курса с некоторыми действиями и подходами, о которых ничего не было известно общественности и политическим кругам США, но которые время от времени проявлялись в его негласных контактах с советскими руководителями.
Рейган, например, не видел ничего противоречивого в том, чтобы публично (и, думается, вполне искренне) резко осуждать Советский Союз как „империю зла", а его руководство одаривать весьма нелестными эпитетами и почти одновременно в своих конфиденциальных письмах, написанных им лично от руки Генеральному секретарю ЦК КПСС, говорить (видимо, не менее искренне) о своем стремлении к безъядерному миру, и улучшению советско-американских отношений, и к встрече с главным безбожником-коммунистом.
В его сознании все это как-то причудливо совмещалось. При этом впечатление было таково, что сам он не очень-то задумывался над такими противоречиями и над тем, как все это могло выглядеть в глазах советского руководства. Вообще его чересчур свободная и даже подчас развязная публичная антисоветская риторика порой без особых конкретных причин наносила серьезный вред нашим отношениям.
В Москве такое поведение президента Рейгана воспринималось в первые годы резко отрицательно (в нем видели убежденного врага, а поступавшие порой сведения или заверения о каких-то его намерениях улучшать отношения долго расценивались у нас как несерьезные, обманные или пропагандистские). Даже негласный зондаж самого Рейгана в конце первого срока его президентства о возможной встрече на высшем уровне все еще воспринимали в Кремле с определенным скептицизмом, поскольку он ассоциировался в наших умах с предвыборной кампанией 1984 года.
Первое президентство Рейгана (1981–1984 гг.) можно охарактеризовать как переходный период, связанный с глубоким кризисом разрядки. Упрощенно говоря, можно сказать, что неудовлетворенность в США в конце 70-х годов разрядкой и замена ее нагнетанием напряженности постепенно привели к конфронтации в начале 80-х годов, но с середины этих же годов стали намечаться признаки возможного поворота к антикризисному периоду в наших отношениях.
Администрация Рейгана постепенно переходила от непримиримости и конфронтационной риторики в 1981–1983 годах к не совсем ясным попыткам открыть дипломатический диалог в 1983–1984 годы. В течение 1984 года Рейган произнес несколько предвыборных речей, в которых говорил о необходимости совмещения силы и диалога в отношениях с СССР. В сентябре 1984 года на сессии Генеральной Ассамблеи ООН Рейган заявил: „Америка восстановила свою мощь… Мы готовы к конструктивным переговорам с Советским Союзом".
После переизбрания Рейгана на второй срок и прихода к власти Горбачева контакты с целью организации их встречи активизировались, хотя советско-американские отношения оставались весьма сложными.
Несмотря на все противоречия, их личная встреча в Женеве осенью 1985 года прошла все же достаточно успешно и дала важный импульс постепенному возобновлению нового процесса разрядки, который был до этого практически разрушен усилиями Картера и самого Рейгана.
Думаю, что один из ключей к разгадке „феномена Рейгана" и его политических успехов — это недооценка его личности политическими противниками и некоторыми политологами. Он как президент был более сложной фигурой, чем это казалось на первый взгляд.
Да, Рейган слабовато разбирался (и не любил это делать) в сложных деталях наших отношений, особенно в подробностях переговоров об ограничении ядерных вооружений. Да, его идеологический фанатизм подчас мешал ему реально оценивать положение вещей и толкал его на путь вредной конфронтационной практики и риторики. Да, ему часто везло, как, пожалуй, никому из современных президентов. Многое сходило ему с рук, что послужило основанием назвать его в средствах массовой информации „тефлоновым президентом".
Однако у Рейгана были определенный природный инстинкт, чутье и оптимизм, любовь к большим захватывающим воображение идеям (например, СОИ), умение создавать имидж, который импонировал миллионам американцев. В немалой степени этому способствовал уверенный, оптимистический стиль его поведения (который порой проистекал не от конкретных знаний, а от личных убеждений и особенностей его характера). Он умело манипулировал общественным мнением, образными формулировками и броскими лозунгами, с помощью которых он упрощал сложные вопросы, хотя это и служило нередко основанием обвинить его (подчас справедливо) в примитивизме, нежелании глубоко разобраться в делах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
